Кулинарный словарь
Кулинарный словарь
Обзор новостей
2024 год в ресторане интеллектуальной кухни «Эрудит»                                

2023 год в ресторане интеллектуальной кухни «Эрудит»                                

2022 год в ресторане интеллектуальной кухни "Эрудит"                                

2021 год в ресторане интеллектуальной кухни «Эрудит»                                

Центр здоровья «Эрудит»                                

Всемирный день крысы в ресторане интеллектуальной кухни «Эрудит»                                

Всемирный день театра в ресторане интеллектуальной кухни "Эрудит"                                

Год Крысы (Мыши) в ресторане интеллектуальной кухни "Эрудит"                                

Всемирный день футбола в ресторане интеллектуальной кухни «Эрудит»                                

Год Свиньи в ресторане интеллектуальной кухни «Эрудит»                                

Доставка
Последние загрузки
bullet Ответы на кроссворд "Левша"  
развернуть / свернуть
bullet Кроссворд "Левша"  
развернуть / свернуть
bullet "Кулинарные рецепты". Сборник рецептов для печати  
развернуть / свернуть
bullet "Кулинарные рецепты". Сборник рецептов для чтения  
развернуть / свернуть
Популярные загрузки
bullet Ответы на кроссворд "Левша"  
развернуть / свернуть
bullet Журнал "Вдохновение" № 5 для чтения  
развернуть / свернуть
bullet "Кулинарные рецепты". Сборник рецептов для печати  
развернуть / свернуть
bullet Кроссворд "Левша"  
развернуть / свернуть
Счетчики


erudit-menu.ru Tic/PR

Литературное кафе

Ресторан интеллектуальной кухни - Литературное кафе!
Вернуться на главную страницу.  Версия для печати.  Написать о статье письмо другу.  
Александр Гахов. Мой город. Повесть


«Каждый зрячий имеет право
суетливо бегать глазами
и оцениваться не по взгляду,
не по обонянью и слуху,
а по слову и делу».
Борис Слуцкий

...Иисус сказал им: «Если бы Вы были слепы,
то не имели бы на себе греха.
 Ну, как Вы говорите, что видите,
то грех остаётся на Вас».
Евангелие от Иоанна





От автора



Мой город не вызов из камня, а место, где прошла юность и пришла зрелость.
Чувственный диапазон проведённого в нём времени значительно шире. Оно простирается от преисподней эмоций трагедии до наивысшего их состояния в счастье. Это две противоположенные стихии. Трагедия, говорили древние мудрецы, помнит о бывшем счастье, а у счастья памяти нет.
Некоторые действующие лица происходящего в городе со временем ушли в иной мир. Оставшиеся стараются как можно реже вспоминать о своей лепте, внесённой в его жизнь. Потому их имена изменены и всякое совпадение или несовпадение имён является случайным. За что автор не несёт ответственности, равно как и за всё то, что происходило впоследствии.



Глава 1
 

За дальними посветлевшими садами медленно разгоралась полоска холодной зари. Ночью подморозило. Мелкие лужи промёрзли, а неубранную листву и пожухлую траву по последней моде приодел иней. До снега было подать рукой. Андрей Малов ощущал изменения в природе, не видя их.
Может, так оно и было на самом деле, а возможно, для потерявшего зрение, отставного капитана это были всего лишь отголоски видений его прошлой жизни. Пока была надежда на медицину, Малов не унывал. Вставал с упорством сердца – не сдамся, я сильный. Думалось, ещё одна операция – и он, как говорили в приливе сочувствия друзья, вновь зоркий сокол. Но оказалось, что донорская роговица не приживается к обожженным глазным тканям. Эта технология использовалась для людей с нормальным глазным яблоком. Увы, Андрей в их число не попадал. В будущем его ждала слепота, а в лучшем случае кератопротезы. Но им двигала инерция здорового человека, да ещё вера в чудо. Операции, которым он потерял счёт, не давали положительных результатов, но теплился свет надежды. Декарт говорил: «Dumspirospero» – «Пока дышу – надеюсь». Но на этот счёт было и другое замечательное выражение у английского философа Фрэнсиса Бэкона: «Надежда – хороший завтрак, но плохой ужин». И вот время ужина настало. На последнем осмотре в клинике маленький, суховатый профессор, однофамилец известного русского флотоводца адмирала Ушакова, шмыгнув носом, раздумчиво утешил:
– Отчаиваться не надо. Медицина не стоит на месте.
Правда он не продолжил, что она имеет время, а у Малова на земле лишь срок. Что чувствует человек, когда понимает, что он никогда ничего больше не увидит? Андрей хорошо помнил этот миг. Вернувшись от профессора, он прошёл в туалет, где, закрывшись в кабинке, испытал минутную слабость.
Не потому что с возрастом по-толстовски говоря, слаб стал на слёзы. Известно – плачут не от всякого потрясения, надо ещё себе позволить заплакать после многолетнего напряжения. Тихие, облегчающие слёзы были солоны, это была соль знания, что он теперь не такой как все и этот мир больше не увидит никогда. Никогда – одно из самых страшных слов человеческой речи, сравнимое только со словом смерть. Только смерть, – одно большое никогда, – отметающая все надежды и возможности, не допускающая никаких может быть и если. Но человек способен впитывать в себя несчастья и трагедии только до известного предела.
Всякое испытание, философствовали греки, либо выносимо, либо кратко. В третьем случае они признавали самоубийство, но лишь тогда, когда из жизни уже нельзя было выдавить ни одной капли радости. Безнадёжной ситуация становится оттого, что человек привыкает к горю, считая его своей долей. Горе для Андрея осталось горем. Долгими, бессонными ночами, он лишь пытался найти мучительный ответ: почему? Ответа не было. Возможно, нарушая неведомые законы, он в земной суете пошёл не той дорогой. А Провидение решило по-своему вернуть его «на круги своя», с щедростью дав возможность переоценить жизнь.
– Чтобы найти просвет в беспросветном, – вывел из размышлений Малов, – надо вытащить из чёрного полотна буден хоть одну цветную нитку. Она всегда есть, стоит только захотеть. В утешении вспомнилась восточная притча.
Одного из мудрецов правитель попросил украсить стену нового дворца философскими сентенциями.
– Дед умер, отец умер, сын умер, – искусно вывел кистью учёный.
– Что ж тут хорошего?! – глядя на испорченную стену, разгневался правитель.
– Порядок, – холодно ответил учёный муж. – Согласись, Мудрейший, что наоборот было бы хуже.
Всё было как обычно. Утром супруга Ольга ушла на работу, и для Малова в который раз начался «день сурка».
– Опять впереди пустой долгий день, – с сарказмом помыслил он. – Да нет, не день, а дни – пустые, долгие, ни на что не нужные. Тогда стоит ли это труда жить? О, эта непонятная русская душа с особой психикой, о которой пишут и через сто лет будут писать. Да мне-то, блин, какое утешение от этого? – выбредая из терновника дум, мысленно ругнулся Андрей, – что мне до того времени, когда даже праха от меня не останется?
Шалые мысли острыми коготками царапали душу, и та начинала кровоточить. Погружаться в мысли и воспоминания было одновременно сладко и мучительно. Они слишком ясно обозначали, как далеко отошёл он от начала известной дороги, в конце которой, думалось, мерцая, теплился горний свет. Сын Семён жил отдельно своей семьёй. Меж ним и Андреем незримо лежала полоса отчуждения, создаваемая извечным конфликтом отцов и детей. В холоде отношений, Малов считал виноватым себя. В детстве мало баловал сына своим вниманием. Мерил по себе, думая, что представление о мире складывается до четырнадцати летнего возраста, а потом человек сам начинает выстраивать свои отношения с миром. Как говорится об этом же в Библии: «Добрый человек из доброго сокровища сердца своего выносит доброе, а злой человек из злого сокровища сердца своего выносит злое». Мордобой в хулиганской юности и служба в далёких гарнизонах способствовали его жизненной целеустремлённости. Взгляд же сына на добродетель был до банального прост, он в минуты хандры обвинял родителей во многих своих бедах. Андрей не раз возвращался к этому в мыслях. Думал и думал, стараясь понять, почему в сыне от него лишь оболочка, внешняя схожесть? Почему они такие разные, он и Семён, как будто из разных племён, а не просто поколений? Возможно, Ольга была права, как-то обронив, что они слишком похожи друг на друга. Отец и сын – два извечных соперника, не желающие уступать друг другу даже в мелочах. Да, он был не всегда справедлив. Но что сын знал о его душе, о его мыслях? Думая о сыне, Андрей мучился зная, что Семён с годами будет чувствовать себя несчастным. Сожалея и плача, может слишком поздно, как и он осознает, что стал жертвой собственной гордыни. Сейчас же сын редко вспоминал дорогу к отчему порогу.
– Долгая дума – лишняя скорбь, – мысленно остановил себя Андрей, – впрочем ещё древние говорили – если дети не тревожат вниманием родителей, это значит у детей, в жизни всё хорошо. Дочь Полина, учившаяся в университете, приезжала лишь на выходные, и Малов бесконечными днями был бесцельно предоставлен самому себе.
Папочка для неё смешной неудачник, чудак, – грустно усмехнулся он, – а мамочка, соответственно, – свет в окошке. И ничего тут не поделаешь, хоть голову разбей. Я остаюсь, – подумал, словно пожаловался Малов, – а она уходит в новую жизнь, где все мои ценности вовсе и не ценности, а сугубо женские периоды по необходимости.
Зная по опыту, что горе не делится, он пытался его изолировать, окружив мелкими радостями, как короля пешками. Перепробовав всё что можно, он остановился на том, что бывает. В сущности, – думал он, – удовольствие может доставить и заноза, когда её вытащишь. Но чаще Андрей обходился банальными, как баня, средствами – старым фильмом, семейным борщом. Первое время после медицинского эпикриза, звучащего приговором, он неделями не включал телевизор. Не хотелось, да и зачем? Было выше сил, услышав, представить опухшую от пьянки физиономию всенародно избранного на царство с его утробно-мычащим: «Ну, понимаешь...» Андрей не понимал. Помнились слова покойного отца: «Никогда, сынок, не верь пьяницам и наркоманам – и продадут, и предадут». Услаждать слух бездарным цинизмом попсы, официально именуемой современной российской эстрадой, сделавшей философский вывод, чем «крепче любовь – тем ниже поцелуи», было невыносимо. И не потому, что отчасти стал безмозглым... Что бы человека не делало инвалидом, в первую очередь всегда страдает голова, в смысле мозг. Не хотел считать себя идиотом, по сотому разу разгадывая остохреневший, высосанный из двадцать первого пальца, ремейк об отечественной Золушке и несчастном олигархе.
От пессимистических мыслей стало как-то скучно, и Андрей для фона включил телевизор. Какое огромное количество лгунов на моей памяти, – в пол-уха слушая бормочущего новости диктора, подумал он, – необыкновенный сюжет для страшной Повести временных лет. Фальшивые нотки, резали не только слух, но и самую душу, какофонией лжи вроде пресловутого референдума. Точно так же и снаружи величественной симфонией демократии слышались чутким людям эти скверные нотки лжи. Вроде головокружительного успеха партии «Наш дом» или «Медведь», в которые записывались все кому не лень. Даже те, кто по своей политической безграмотности не догадывался что это такое. Никого не волновало, как бороться с многотысячной ратью жуликов и проходимцев, с величайшим энтузиазмом бросившихся под трёхцветные знамёна. Как наладить в конец расстроенное хозяйство, которое беззастенчиво, в угоду заокеанским соросам, рушили и рвали на куски «ржавые Толики». Словом о том, чем лжедемократия и ошалевшее стадо людское, гонимое либеральными пастушками, слепо бредущее к рыночному морю, совершенно не интересовались. Чего не понимали и понимать не желали. И, естественно, жизнь сразу слетела со старых, несмазанных петель и забилась и захлопала по ветру, как выцветшие под дождями трёхцветные флаги, которыми до тошноты запестрели веси и грады Российские.
В серых тонах Андрей припомнил своё последнее зрячее посещение столицы. В Москве он был проездом. До отправления поезда было часов шесть, и Малов от Белорусского вокзала по Тверской прошёл до Красной площади. Несколько раз ему пришлось протискиваться сквозь роящиеся толпы митингующих. Слух резали раскалённые речи, основой которых был негатив задавившей людей бессмыслицы жизни. На одной из импровизированных трибун надседался, нестерпимо путающий хеутус с коитусом серый малый, вихляющий развальцованным задом. Одним словом, «педераст», как бы его громогласно охарактеризовал незабвенный лысый словесник Хрущёв. На другой со всей страстью нерастраченной невинности стучала кулачонками по перильцам, схожая с гоголевской панночкой, Новодворская. После знаменитой фразы: «Я читала секс – занятие не слишком увлекательное, это скучно», говорили о её преклонной девственности. Возможно, эта тягостная биологическая аномалия необратимо исказила женскую психику, оставив бескрайнее желание низвергнуть и отомстить всем без различия.
Вытоптанная Доброй сотней ног клумба у памятника великого поэта была пропитана горькой иронией слов увековеченных в граните: «И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал...», и немало среди праздно шатающейся публики было законопослушных обывателей и заварившей эту кашу придурковатой, кондовой интеллигенции, не имевшей за душой ни нормальной профессии, ни любви к Родине. Точно околдованные смотрели собравшиеся в тот страшный лик зверя, который проступал здесь всё ярче, всё определённее, всё зловещее. Сев вечером в поезд и анализируя прошедший день, Андрей вдруг до ужаса ясно осознал, что русская земля вновь погружается в разрушительный поток безумного, смутного времени перемен.
Тем часом на экране признавался кто-то из аграриев, что «никогда не видал как растёт рожь, то есть может и видел, но не обратил внимания». А мужика, как отдельного человека, он видел? – слушая того, с сарказмом подумал Малов. – Выходило, что думец болел только за народ и всё человечество.
Андрей прибавил громкость, когда диктор заговорил о боевых действиях на Кавказе. На мгновение в его памяти возникли красноватые, ровные до горизонта пески Регистана, над которыми большой стрекозой сноровисто кружил вертолёт. Полёт в том небе, между глыбами скал был делом особым. Внизу находился неспокойный район, где всадить «стингер» в пролетающую винтокрылую машину было средним между национальным видом спорта и жертвоприношением. Много ли у них, у азиатов, развлечений? О плохом старались не думать. Поисковая группа спецподразделения, разложив на днище оружие, пребывала в дремотном состоянии. Бритые солдатские затылки, набитые подсумки и, наполненные водой,  фляги. Злой кашель курсового пулемёта, и все взоры и мысли обратились к земле, к далёким пескам, где разорванным пунктиром, словно рыжие муравьи, полз караван. Что там на верблюжьих горбах: контрабандный товар, корявые связки дров или тюки с маслянистым оружием и боеприпасами. Сейчас Андрей был воспоминанием отделён от реальности своим знанием жестокой азиатской войны – иной земли и природы. Теперь, после всех смертей и несчастий, картины, возникающие в памяти, казались неповторимыми и желанными. Он тряхнул головой и видение исчезло. Сейчас бы Андрей многое  отдал, чтоб вернуться назад и оказаться над теми песками.
– Но, во многом знании, – усмехнувшись, поправил он старого пессимиста Экклизиаста, –много пищи для размышлений, ибо ничего не даётся даром. Как врали и врут, – поморщился он, – что наши чудо-богатыри, лучшие в мире патриоты, храбрейшие в бою, нежнейшие с побеждённым врагом. Значит, ничего этого нет и не было? Нет, было, но у кого? Есть два типа в народе, – вспомнил Малов читанное у кого-то из российских мыслителей, – в одном преобладает Русь, в другом чудь, меря. Но и в том и другом есть страшная переменчивость настроений, обликов, шаткость, как говорили в старину. Народ сам сказал про себя: из нас в зависимости от обстоятельств, как из древа – и дубина, и икона. Таково и выходит, –ухмыльнулся Андрей, – в чьих руках древо – у Сергия Радонежского или царя Бориски. Если бы я не молился на эту икону, не любил, не видал  Русь, – загрустил он – не сходил бы с ума видя её метаморфозы. Из-за чего страдал так беспрерывно, так люто? А ведь порой упрекали, что мало думаю о Родине. И кто же? Те, которые учили жить и в сущности плевали на отчизну и народ. Среди учителей жить, некоторые в его среде дослужились до полковников.
Малов же относил себя к категории российского офицерства, которая зовётся «вечный капитан», на которых армия и держалась. В начале службы на карьере сказалось то, что был беспартийным. Членство в партии облегчало карьеру, а потому многие стремились в её ряды отнюдь не по убеждению, а ради житейской выгоды, и людям с развитым ощущением собственного достоинства дороги наверх были плотно перекрыты партийными выскочками. Такова была простейшая, но весьма неумная мера понуждения, к которой Коммунистическая партия прибегала для пополнения рядов своих верных сторонников. По складу характера Малову не хотелось вступать в её ряды наравне с проходимцами, позднее  допустившими, а то и непосредственно участвующими в разрушении государства. «Партия, партия, где твои миллионы?!» – перефразируя изречение древних, иногда с горьким сарказмом мысленно вопрошал он.
В академию Малов не попал – слишком много было партийных и желающих, имевших «гибкий позвоночник», а на полк приходило всего одна-две разнарядки. В гражданский вуз по специальности поступать не захотел, а изучать гуманитарные науки его не отпустили. И всё же Андрей не чувствовал себя обойдённым, понимая, что сослуживцы шли своими дорогами: учёного, купца, политика. Их путь не стал тернистой дорогой воина.
По телевизору шло интервью с парнем, потерявшим обе ноги в чеченской бойне. Страшно сказать, – подумалось Малову, – но правда, не будь народных бедствий, тысячи интеллигентов были бы несчастнейшими людьми. О чём спорить на кухне? О чём кричать и писать? А без этого и жизнь не в жизнь будет.
Он проходил это в Афганистане. В Чечне было, в сущности всё, то же жесточайшее равнодушие к народу. Солдатики были объектами забавы и разменной монетой в кровавой игре политиков. Андрей был свидетелем того, как сюсюкали над ними в госпиталях, как ублажали их доселе невиданными фруктами, конфетами, булками и даже балетными танцами. И сами молодые парни, ставшие инвалидами, ещё не осознавая происшедшего с ними, чаще тоже комедничали, прикидывались страшно благодарными, кроткими, страдающими покорно. Что ж, сестрёнка, от судьбы не убежишь. И во всём поддакивали и сёстрам с капельницами, и депутатам с конфетами, и репортёрам с камерами. Врали, что они в восторге от танцев. Однажды однорукий и одноглазый солдатик, попавший на войну из российской глубинки, на вопрос Малова: «Что там показывают?», ответил: «Да балерины козами прыгают».
Корреспондентка в Ростове-на-Дону допытывалась у обезноженного паренька, что он чувствует. А тот неожиданно для победных реляций с безысходностью, понуро обронил: «Мне стыдно перед людьми в таком виде».
Находясь в подобной ситуации, Малов, поймал себя на мысли, что сейчас думал почти так же, как безногий парень, – Инвалид всегда изгой. Могут пожалеть, пригреть, сделать вид, что принимают тебя за равного. Но это враки, пусть невольные. Калека – это даже не косоглазый китаец и не черномазый негр. Калека – это ущербное тело. Люди не отдают себе отчёт, но очень любят свою целостность. А когда сталкиваются с неполнокомплектным человеком, то страшатся или брезгуют, проявляя участие из жалости. Сам не раз замечал. Может, это было хорошо, а может не очень всё понимающие люди зачастую бывают скучными. От этой инсинуации Андрей грустно улыбнулся и подумал о своём ангеле-хранителе. Он виделся ему молодой женщиной, оберегавшей от опасности.
В тот памятный день после взрыва эта женщина вывела его из горящего дома, потом они прошли несколько метров по неровному асфальту в машину скорой помощи. Андрей помнил, что слева его держал под руку высокий медбрат, а справа, едва прикасаясь к нему, маленькая женщина. После, в салоне «скорой» она вытирала кровь с его лица. Правда, встретившись позже с приятелем, он с удивлением узнал, что никакой маленькой женщины там не было.
– Я же помню, что к носилкам шёл сам, – настаивал Андрей.
– Какой там сам! – усмехался приятель, – скорую подогнали почти вплотную к дому и тебя внесли туда на носилках.
– Но я же отчётливо помню, – упрямился он, – такой неровный асфальт под ногами и справа женщина.
– Да не было там никого, – раздумчиво тянул друг и с искрой недоверия предположил, – а если и был ангел-хранитель, то он посторонним не виден.
Впрочем, куда чаще ангел-хранитель просто направлял Андрея не открываясь, наводя на кого-то или сталкивая с чем-то. Земная жизнь была подвержена случайностям. Точнее сказать, встречам с людьми и явлениями, которые зачастую Малов принимал как совпадения. Но именно они были наполнены волшебством и гармонией, которыми была бедна необходимость. Всё, что принимал Андрей как должное и было ожидаемо – молчало. Только случайность, представала перед ним неким тайным посланием.
Солнце нашей поэзии, Пушкин, величал случай изобретательным слепцом. Но по определению другого ренессансного человека, Боккачио, «фортуна являлась тысячеокой богиней». Андрей, правда, видел только один её глаз, тот которым Богиня ему подмигивала. Поэтому ему было всё равно, что слепой, что всевидящий, случай являлся для него всего лишь синонимом неизвестных факторов. То есть распиской в человеческой беспомощности. В его жизни, чаще оставалось неизвестным, где заканчивался случай и начиналась судьба.
Первый мотылёк случайности этого дня неожиданно присел на серебристый колокольчик телефонного звонка. Андрей выключил телевизор и, взяв телефонную трубку, по оставшейся от службы привычке, сухо обронил: «Слушаю, Малов». По характерной интонации в голосе он узнал в собеседнике председателя районной первички Артамонова. Сухонький, шустрый дед, как про себя охарактеризовал Андрей председателя местного общества слепых, как-то заходил в гости и, порасспросив, пообещал подумать о его трудоустройстве. Андрей не был серым деревенским Ивашкой, сидевшим на лавке в тёмной и холодной избе, ждущим, когда подпадёт настоящая работа. Он не страдал старой русской болезнью – томлением, скукой и вечным ожиданием кошки с волшебным кольцом, после чего только и останется выйти на крылечко и перекинуть его с руки на руку. Чтобы не сидеть без дела и почувствовать себя нужным, Андрей готов был взяться за любую работу, где не требовалось зрение. Он несколько раз звонил в отдел трудоустройства, но время было жёстким – в здоровых особо не нуждались. К тому же провинция – не столица, где длительным будничным трудом брезговали, перекладывая его на плечи лимиты и гастарбайтеров.
Белоручки, в сущности страшные, – порой размышляя о столичных жителях, думал Малов, – а отсюда и идеализм наш, в сущности, очень барский, наша вечная оппозиционность и критика всего и всех. Критиковать всегда легче, чем работать, – усмехался он, – не могу дышать спёртым воздухом застоя – «Карету мне, карету». Отсюда массонствующие Герцены и Чацкие.
– Андрей Семёнович, это Вас беспокоит Артамонов, – поздоровавшись, неспешно произнёс председатель. – Завтра в обществе состоится отчётно-выборное собрание. Мы Вас ждём к двенадцати в нашем клубе. На мгновение замолчав, он доверительно сообщил: – Андрей, хочу выдвинуть Вашу кандидатуру своим заместителем. Проблему трудоустройства обсудим после собрания.
– Хорошо, я подойду, – немного помолчав, откликнулся отставник, – спасибо…
– Так, что Андрей, ждём вас, не опаздывайте.
Всё обдумав, Малов решил довериться судьбе, последнее время представляющейся несущимся горным потоком. Из пережитого помнилось, если будешь бороться с ним – погубит, а отдашься течению, обязательно вынесет на мель. Зная это, Андрей, был готов ко всему.



Глава 2 


На собрание в первичку Малов решил добираться пешком. Постукивая тростью, он шёл по улицам осеннего города, некоторое время думая о том, что почему-то всегда испытывает к нему разные чувства. На Руси города ставили на холмах. В традиции немцев – на том обобщённом географией названии «берг», возвышенность, холм, гора. При этом было желательным, чтобы «бергов», как в Риме, было семь. С одной стороны – солидно по численности. С другой, указывает на библейские аналоги. Город и был возведён на нескольких холмах рассечённых рекой Анграпой и замковым ручьём. Время стёрло название холмов, но в памяти всплыли картинки первых впечатлений. Каким когда-то красивым был этот город! Крутые, матово поблёскивающие черепичные крыши невысоких, со сложным рисунком фасадов домов. Ажурные переплёты окон, вычурный выгиб дверных проёмов, цветники, розы, острые шпили кирх, сохранившихся и сейчас. Но в эту череду старинных домов, словно неповоротливые, грубые слоны влились серые, бетонные, с голыми и пустыми, как душа их создателя, фасады пятиэтажек. В одной из кирх размещался спортзал «Спартак». В другой, пожалуй, самой красивой кирхе в этом краю – лёгкой, изящной, устремлённой своим острым шпилем в небо – склад военного имущества. Груды ботинок и сапог, шинелей, ремней и ящики, видимо, с невероятно важным армейским имуществом, если для его хранения было отдано такое прекрасное здание.
– Жаль, время не щадит, - анализируя увиденное, хмурясь думал Андрей, – если в доме никто не живёт, он разрушается. И эта кирха гибла. Помнилось, часть обшивки со шпиля была сорвана. Виднелись чёрные дубовые балки. Что же это мы за хозяева, – тяжело вздыхал он, – у которых на глазах гибнет красота!? А вот корнет Александров, он же кавалер-девица Надежда Дурова, служившая в Восточной Пруссии в Литовском уланском инстербургском полку, восхищалась этой кирхой. «Город – святыня, потому что он множество». Эта метафоричная мысль Розанова, стала для него неожиданным ответом. Действительно, – додумал Андрей, – город являет собой стечение многих сотен воль и усилий. Зрительно это можно было представить сосредоточием стрел, как на военной карте, направленных в одну точку. Возникший таким множественным способом конгломерат, – подытожил он, – не может быть случаен, неверен, зряшен, плох. На незримых стрелах ему виделись даты и имена, потоки тех, кто накатывая волна за волной, ваял эти здания и мостовые. Город, как цельность, по мнению Малова скорее проходил по части скульптуры, нежели архитектуры. Не строился, а лепился. Так после войны лепили конструктивистское нечто, призванное стать пыльным, освобождённым от прошлого, городом без лица. Отгоняя грустные мысли, он вздохнул. Погода была не та, чтобы долго думать об этом. Воздух был редкостно прозрачен и свеж. Свободно и просторно было ему. Иногда Андрея смешили дети. Попадаясь навстречу, они обычно замирали, как воробьи, готовые при первой опасности взлететь. А если их было несколько, то обязательно среди них находился тот, кто, преодолев гипноз необычного, мог громко сказать: «Смотрите, слепой».
Вот и сегодня, на выходе из парка, Малов столкнулся с мальчуганом лет десяти. Парнишка, по видимости, загляделся на него и не успел  отойти в сторону. Трость зацепила его.
– Не ушиб? – приостановился Андрей.
– Нет, – шмыгнул носом малолетний шалопай и удивлённо протянул, – дяденька, а Вы и вправду слепой? – в его голосе звучало желание узнать тайну.
– Тебя как звать? – улыбнулся Малов.
– Витя.
– Так вот, Виктор, я не слепой, а незрячий.
Помолчав, созревая до вопроса, мальчуган вновь шмыгнул носом:
– А разве это не одно и то же?
– А вот подумай сам, – серьёзно сказал Андрей, – у тебя есть глаза, и в то же время я наткнулся на тебя. Кто же из нас слепой?
– Вы, – рассмеялся парнишка.
– Вот тут ты, Витёк, не угадал. У тебя в голове должна была загореться лампочка «уступи дорогу», а ты не уступил. Ты не увидел, что твоя лампочка светится. Правда, с возрастом это проходит.
– И у меня пройдёт? – растерянно спросил мальчуган.
– Это, дружок, зависит от тебя. Давай расти и больше думай, – усмехнулся Малов и продолжил свой путь.
Инвалид в нашем обществе, что крыловский слон, – постукивая тростью, невесело размышлял Андрей, – в самом гуманном обществе их вроде бы и не было, сам так думал. Эх, жизнь, знать бы, где упасть придётся! Да и вновь вопрос, соломки на всех хватило бы? Неинтересно, да и страшновато знать всё наперёд. Не стоит торопить жизнь, – мысленно усмехнулся он, – а ведь с детства учимся обманывать самих себя. И думаем, быстрее бы наступило завтра, быстрее окончить бы школу, вуз, постылую, нудную работу. Ожидаем, что настоящая жизнь где-то впереди. А кто уверен, что всё это где-то там, а не здесь и сейчас? Жить надо сегодня, как говорится в одной из авиационных поговорок, не оставляя торможения на конец полосы, а девушек на старость. Выщербленный, словно лунная поверхность, тротуар пытался вырвать трость из рук. А в одном месте трость вообще провалилась пустоту.
– Мужчина, осторожно! – услышал Андрей приятный женский голос, чувствуя, как его берут под руку. – Разрешите Вам помочь.
– Вы так добры, – словно оправдываясь, смутился Малов, – вчера этого здесь не было.
– Вы правы, – вздохнула незнакомка, – водоканал разрыл, это теперь надолго. Вам куда надо, может довести?
– Если это Вас не затруднит. Мне в общество слепых.
– А разве у нас такое имеется? – озадаченно спросила женщина. – На улице Пионерской.
– На Пионерской? – еще больше удивилась она, – сколько там живу, никогда не обращала внимания.
– Реже всего мы замечаем слонов, – усмехнулся Малов. – А кстати, как Вас звать?
– Ирой, – немного смутилась она, – вернее Ириной Ивановной.
– Очень приятно. Андрей Семёнович, – представился он и поинтересовался, – мы случайно не одноклассники?
– Нет, – улыбнулась Ирина, – я немного в садике задержалась. Давайте в сторонку отойдём, – чуть погодя заговорщицки шепнула она, – а то навстречу идут двое пьяных.
– Думаете, пристанут? – придержал женщину Малов.
– Не думаю, а вижу, – уловил он нотки напряжённости в её голосе.
– Что за люди и без охраны, – услышал Андрей игривый возглас. Видимо подвыпивший парень обострившимся звериным чутьём воспринимал непроизвольные флюиды женского страха и решил поглумиться.
– Какая красивая дама, – раскорячившись перед ними, продолжил изгаляться незнакомец, – а мы тут двое несчастных, обиженных судьбой. Скажи, Толян, – обратился он к приятелю, – это не укладывается в принципы демократии.
Малов понимал, парень находится в стадии подпития, когда тянет погеройствовать. Но не показывать же каждому придурку какого цвета у него пояс по карате. Да и лучший выигранный бой тот, который не состоялся. А можно, бочком-бочком, словно не понял, пройти мимо, – подумал он, – ведь говорят: не трогай и пахнуть не будет. Только спокойная гладь сознания отразила реальность: не пройти – зацепят. Малову было проще переломать парней, но мысленно прикинув, что потом замучится оправдываться за превышение самообороны, решил надавить на психику. Он неторопливо снял очки и, зная, что там зрелище не для слабонервных, спокойно спросил: «Мужики – это кто тут красивый?»
Подвыпившие, по всей видимости, в нирване, соображали плохо. Наконец Малов услышал удручённый голос другого парня: «Извини, братан, не знали».
– Сколько тебе говорить, – приструнил он приятеля, – не приставай к людям.
Не успев сделать и двух шагов, Малов услышал  приглушённый голос первого: «Толян, как он живёт?»
– Возьми, и попробуй, – посоветовал подвыпившему приятель.
– Ну её на хрен, – протянул после некоторого раздумья тот.
– Не люблю я пьяных, – призналась спутница, облегчённо вздохнув, когда они отошли.
– Наши  взгляды совпадают, – усмехнулся Малов. – Я Вас не задерживаю?
– Да спешить особо некуда, – затаённая грусть мелькнула в словах женщины, – что дома, что на работе – серая  обыденность.
– Что воля, что неволя – всё равно, – мысленно ухмыльнулся Малов, вспомнив фразу когда-то виденной сказки.
– Если бы наши мужики давали нам дня два-три отдыха, – словно услышав его, продолжила Ирина, – мы бы для них цветочками были. А то как маленькие лошадки, пони какие-то, тянемся, надрывая последние жилы. Быт засасывает быстро, оглянешься – жизнь прошла и ничего светлого. А ведь и чувства красивые были, – с тихой грустью подытожила женщина, – но всё куда-то ушло. Остались только общие обязанности, да два равнодушных человека, которые наедине друг с другом хорошо молчат. Вот Вам, незнакомому человеку, разоткровенничалась, – усмехнувшись, сказала она.
– Просто с незнакомым человеком разговаривать легче, задумчиво обронил Малов и пояснил, – эффект дороги – на мгновение сошлись, а потом никогда и не встретятся. А иногда человеку для жизнеутверждения нужно видеть основу, от чего оттолкнуться, с чем сравнить. Почувствовать, что кому-то хуже, чем тебе, чтобы не чувствовать себя самым обездоленным и загнанным в угол. Вы, я извиняюсь, кто по профессии?
– Педагог, – охотно сообщила Ирина, – преподаю в художественной школе.
– Это уже интересно, – заметил Андрей, – если не секрет, когда сами за мольбертом стояли?
–  Да какой там  секрет? – буднично обронила собеседница. – Даже и не помню. Всё время отбирает суета и текучка.
– Пустое это, Ирина Ивановна, – усмехнулся Малов, – всё это от лукавого. Чаще всего мы сами себе мешаем. Вы не даёте душе состояться, приобрести целостность.
– А когда тут состояться? – огорчённо произнесла Ирина, – кухня, дети, да и муж не помогает. – Кирхен, кухен, кляйдер, как говаривали немцы, – усмехнулся Андрей. – Легче всего в грехах другого обвинить. А вы пробовали первой сделать шаг навстречу?
–  Не единожды, – вздохнула она, – я бы для него всё бы сделала, если бы он хоть раз в неделю мог по-человечески поговорить, приласкать. Многого ли нам надо?
– А кто он у вас по специальности? – поинтересовался Андрей.
– Программист, – сухо обронила Ирина, – довольно известный в городе. Начну я ему про своё рассказывать, а он мне с ухмылкой на полки со своими книгами показывает, прочитай, говорит, их для начала, потом можно будет и побеседовать.
Женщина произнесла это с такой иронией, что Андрею стало как-то неуютно, будто это не ее муж сказал, а он.
–  Не жизнь, а издевательство какое-то, – помолчав, веско добавила она.
Малов промолчал, понимая – в каждом домике свои гномики.
– Души у многих больные, – тихо обобщил он, – если бы была какая-то цель и вера – всё перенесли. Это как утром в автобусе, когда на работу едут: и толкаются, и на ноги наступают, но терпят: цель есть и вера, что на работу вовремя попадут. А в жизни душу каждый по-своему лечит. Одни водкой, у других в отношениях начинает появляться кальций.
Его спутница от удивления даже приостановилась:
– При чём здесь кальций?
– Это аллегория, – усмехнулся Малов, – просто материал для строительства «рогов».
Ирина рассмеялась:
– Может я такая глупая, но если не будет веской причины, я никогда не изменю мужу, – и доверительно спросила, – а Вы, смогли бы изменить своей жене?
– Это Вас сильно интересует? – поддел её Андрей и, чувствуя смущение женщины, продолжил, – к сожалению, мужчины не вегетарианцы. Если читать классиков, мы более подвержены сомнениям, и если следовать этому, мужчинам нужно постоянно доказывать, что они ещё дееспособны. Но я не за распущенность нравов.
– Андрей, Вы просто уходите от ответа, – с иронией в голосе сказала Ирина, – я ведь спросила, Вы могли бы изменить жене?
На языке Малова вертелась сексистская пошлость, «ну если только с тобой», но вслух раздумчиво произнёс:
– Сытый волк не охотится. В леваке чаще ищут то, чего нет дома.
– У меня такое впечатление, Андрей, – легко вздохнула женщина, – будто я Вас знаю очень давно.
– Просто количество перешло в качество, – заметил он, – вы во мне почувствовали мужчину, а я каким-то образом задел струны вашей души и она откликнулась.
– Опасный Вы человек, – рассмеялась собеседница, – умеете заговаривать зубы и вешать нам, глупеньким, лапшу на уши, а мы начинаем верить в идеалы.
– Я разве что-нибудь идеализировал? – усмехнулся Андрей, – просто живу, как умею.
Возле рыночной площади их окликнули.
– Мужчина! – услышал Малов старческий голос, – купите для своей дамы цветочки.
Он почувствовал, как женщина, замерев на долю секунды, попыталась провести его мимо.
– Постойте, Ирина Ивановна, – доставая деньги, обратился Малов к спутнице, – могу я поделиться своим настроением с Вами?
– Спасибо, но право, не стоит, Андрей. – В её голосе Малов уловил растерянность.
– Почему? – поинтересовался он, – Вам неприятно?
– Приятно, – признаваясь, протянула женщина, – просто мне давно не дарили цветы.
– Нам, пожалуйста, самые красивые, – улыбнувшись, обратился Андрей к цветочнице.
– Считайте, что эти цветы Вам от всех мужчин, – протянул он букет спутнице.
Перейдя через оживлённую Площадь, Малов остановился возле здания, где размещалась первичка.
– Вот мы и пришли.
– Как Вы определили? – удивилась женщина.
– Говорят, мастерство не пропьёшь, – усмехнулся он, а Вам, Ирина, спасибо. Перевели меня через Майдан.
– Это вновь аллегория? – поинтересовалась она.
– Конечно, – согласился Андрей, – хорошо, когда люди понимают друг друга с полуслова. Майдан, купа – это площадь для торжища людского, – пояснил он,  в одной бардовской песне старик просит перевести его через майдан, помня, что в юности за майданом было поле, где росли цветы и всё было прекрасно. Каждая встреча в жизни, – вздохнул Андрей, – не бывает случайной. Взять нас, – улыбнулся он, – встретились, разошлись, а подумаешь, перед глазами вся жизнь прошла.
Возникла пауза.
– Люди должны друг другу помогать переходить через площадь, – помолчав, задумчиво сказал Малов, – чтобы иногда возвращаться к истоку.


Глава 3


Со дня, круто изменившего жизнь отставного капитана, прошло больше двух недель. На прошедшем собрании Малова избрали на должность заместителя председателя, считавшейся общественной нагрузкой. Каждое утро он теперь спешил в центр города к монументальному, трёхэтажному зданию. Два этажа в нём занимала баня, а третий сдавался в аренду коммерческим и общественным организациям. Местные краеведы, ссылаясь на архивы, утверждали, что в конце войны в городе на какое-то время останавливался корреспондент фронтовой газеты «Красноармейская правда» Александр Твардовский. Именно в таком заведении, думалось, у поэта и посетившей его музы родился замысел одной из последних глав Василия Тёркина. Заканчивалась война. А после всех фронтовых испытаний в туманной пелене бани и не такое могло прийти в голову Твардовскому. Были задумки отдела культуры увековечить его пребывание в городе памятной доской. Ведь повесили доску Наполеону в память о несуществующем доме, в котором, врали как очевидцы, ночевал Бонапарт.
В воздухе, пропитанном стойким запахом берёзовых и дубовых веников, пока Андрей поднимался в первичку, ему на ум пришла несуразная мысль о памятной доске на фронтоне здания. Мало ли кто в нём мыл свои грешные телеса...
Общество слепых переживало не лучшие времена. Сократилось производство и многие незрячие надомники оказались в условиях выживания. Самой же организации приходилось самостоятельно изыскивать средства на своё содержание. Работа заместителя была несложной, но это было хоть какое-то дело.
– Пусть никаких копеек, – думал он, – но зато всё время на людях.
Не отказался Андрей и от последовавшего предложения председателя, за небольшую оплату стал проводить в кабинете реабилитации сеансы оздоровительного массажа, который считал своим хобби. Человек чаще открывается не в профессии, а в хобби. Ремесло может оказаться случайным. Родители посоветовали поступить в престижный вуз. Поехал с друзьями в другой город и сменил специальность. Пошёл туда, где больше платят и так далее. Хобби натужным не бывает и быть не может – выбирается по влечению души. Зрячим, он долгое время вёл клуб Восточных единоборств. На Востоке увечные самураи являлись отменными массажистами и костоправами. А может, это мой крест, который должен нести, моя дорога, которую должен осилить, – думал Андрей и грустно улыбался. Человек не знает своих возможностей пока они не проявятся в силу сложившихся обстоятельств. Возросшая, после потери зрения, чувствительность пальцев позволила ему постигать любой ощупываемый предмет более подробно. Тело пациента становилось для Андрея открытой книгой. Слух о его способностях быстро распространился по городу.
– В крепостные не пойду, – мысленно усмехаясь, ответил он, когда начали переманивать на более доходное место в городскую поликлинику. Останавливали не трудности, а мысль, что вновь придётся строиться по ранжиру и, выпячивая грудь, «внимать речам» не всегда умного начальства.
Для этого, он был слишком прям, чтобы стать бесчестным, слишком бесстрастен, чтобы завидовать, слишком беспристрастен, чтобы быть способным на слепую терпимость. Возможно, потому он и не производил ощущения слепого человека, своим поведением походя на зрячего. Люди обычно жалеют слепых, считая их беспомощными калеками, но прямая, проницательная натура незрячего массажиста скорее вызывала не жалость, а наоборот восхищение, зависть и даже неприязнь. Жалость – это бессильный укор судьбе пустившей человека под молотки, не давшей быть ему в жизни деятельным и сильным. И парадоксом выглядело, когда человека не плачущего на злую долю, а напротив пытающегося, используя оставшиеся возможности, противостоять ей, жалели люди на самом деле во многом ему уступающие. Ко всему, что нам дано в этой жизни, человек подходит не слишком объективно. Это объясняется различными причинами, законами и следствиями. Этому следуют обстоятельства, возможности и время. Но, столкнувшись с этим, на самом деле можно сделать так, что всё это перестаёт иметь значение. Неосознанно, Малов открыл для себя закон компенсации: Если ты чего-то лишён от природы или по воле злой судьбы – не отчаивайся, а максимально используй то, что имеешь и умеешь. Нет зрения, используй слух, осязание и обоняние и, возможно, удастся встать над судьбой. Но чтобы достичь этого, быть выше возможностей и закономерностей, не принимать больше в расчёт обстоятельств, Малов понял, что он должен идти до конца. В противном случае обстоятельства всегда будут сильнее него.
На известной душевной глубине впечатления отставного капитана от света и звука откладывались, как однородные. У них было много общих свойств. Не зря говорят, он видит всё в розовом свете. Это значит, что человек настроен радостно. То же настроение у него вызывалось известным сочетанием звуков. Опираясь на это, Андрей вернулся к занятиям карате, где свет и звук для него, в сущности, сводились к движению. Помог приятель, предложив привести в нормальное состояние спортзал запущенного клуба, где когда-то Малов вёл занятия. Начальство дало «добро», ибо разрушающееся здание давно стало притчей во языцах. Набрав группу подростков, желающих заниматься спортом, они за пару недель придали залу жилой вид. Жизнь стала плотной. Вечерами, он, как в прежние годы, вёл тренировки. Зря это ребята из «Машины времени», – думал Андрей, – бодро разводили слушателей, втюхивая что мир прогнут под себя. Глупость это, однако.  Беда тому, кто считает, что сам строит свою жизнь. В жизни – идёшь по дороге в костюме сантехника, доходишь до канализационного люка – залезай. Дошёл до огнедышащего дракона – пригнись. А уж кто и в какой момент перед тобой появится, не в твоей компетенции. И если ты запланировал залезть, а нарвался на дракона, пригнёшься как миленький. Нечего трещать про свободу выбора и кузню собственного счастья. Что тебе выкуют, то и понесёшь. Жизнь не переделать. Она не будет прогибаться и приспосабливаться под тебя. Если ты не хочешь остаться в стороне, если желаешь полноценно участвовать в ней – стисни зубы и приспосабливайся к миру сам. Малов заставил работать своё тело и сделал его послушным, как прежде.
В минуты отдохновения, пытаясь что-то понять, он мысленно перебирал чётки прошедших дней. В каком-то смысле становясь человеком-мостом, вспоминал древнеримского поэта Марциала, реже всех по мнению современников лизавшего задницы. Похвалы поэта были просто продувание мозгов власть предержащим. Зло его эпиграмм выражало силу презрения. «Если мы обозначим белыми камушками хорошие дни, а чёрными – плохие, – в своё время говорил он, – чёрных на столе будет больше». Под словом «мост», Андрей подразумевал метафизику действа, соединяющего пространство и время. Будучи зрячим, он считал, что у него было много друзей. Но с некоторых пор почувствовал безлюдье вокруг себя, словно оказался тёмной ночью в пустой степи. Тех, кто остался верен дружбе, можно было сосчитать по пальцам одной руки.
– Прочность дружбы определяется не бедой, а успехами, – сделал вывод Андрей и, загрустив, ухмыльнулся, – только мало кто задумывается над тем, как достаются эти шажки к признанию. А впрочем, как говорится, – с некоторым сарказмом думал он, – вспоминая избитую  фразу, – избавь меня Господи от друзей, а с врагами я и сам как-нибудь справлюсь.
В памяти всплывали слова Марциала: «Если хотите жить счастливо, – говорил древнеримский поэт, – не заводите близкой дружбы ни с кем. Может, будет меньше радостей, но и печали меньше». И всё же нет-нет да забредали на огонёк те, кого Малов знал в юности.
– Дорогие друзья, друзей не существует, – подражая старику Канту, улыбаясь, повторял он даже тем, с кем вроде бы был связан узами дружбы. Внимая людским беседам, Андрей вбирал услышанное совсем не так, как они – зрячие, а то и выводы делал порой не свойственные обычному человеку. Это примерно выглядело, как в каморке у папы Карла, где на стене был нарисован очаг. Ему не застила информация поставляемая глазами, он зрил за картиной дверь. Незаметно за чаем, они начинали строить незримый мост вместе. Светлые бусинки чёток воспоминаний в какой-то мере были окружены словами, но лучшие из них чаще оставались в голове, а если произносились, то, как при виде моста, в них неосознанно возникало волнение. Этот их мост становился неким завершением преодоления пространства.
Как бы там ни было, – думал Андрей, – в каждом из нас живёт надежда и ожидание приближения к дальней или близкой цели. Построение доверительных отношений между людьми в этой жизни, на пути к истине, не в этом ли смысл человеческого существования?
Гамлетовские вопросы зависали в невесомости, и он возвращался к реалиям жизни. Некоторые из приятелей были в постоянном подпитии. Не то, чтобы пьяные, а навеселе. Разговоры обычно сводились к жалобам на жизнь. У каждого, оказывается, было то, что болело. И это, невидимое всем, никому кроме него – незрячего – нельзя было показать.
Так получалось, что перебравшись через «бумажную реальность» и став «бывшими», приятели, словно болезнь, переносили потерю своей значимости и положения.
– Понятно, что это может не нравится, – думал Андрей, – но какой огород не городи, жизнь умней и разнообразней любой теории. У каждого эта болезнь протекала по-своему: Одни, подобно ему, быстро осознав реальность метаморфоз бытия – выздоравливали и находили себя в нём. Другие болели долго и тяжело. Третьи, опустившись, уходили так и не найдя себя в этой жизни.
Малов размышлял над этим. Как ни крути он тоже, в каком-то смысле, был одним из них. Но с его души уже спала близорукая дурь мирской суеты. Душа прояснилась, и Андрей чувствовал, что желаниями начинают править чистые, незамутнённые переживания. По сетованиям друзей выходило, что его жизнь – жизнь незрячего человека – была ничем не хуже их. Они, словно дальтоники, не видели всех её оттенков, ставшей для Малова бескрайней философской нивой. Угнетало одно – не было гармонии в душе. Не было синицы, которая зажгла б море, мотылька случайности, который своими крылышками изменил бы ветер перемен, дующий мимо поникших парусов надежды, чтобы вновь  почувствовать вкус жизни. Но всё, думалось, впереди.



Просмотров 291 (167 Уникальный)
Опубликовал admin (23 окт : 11:26)
Рейтинг Рейтинг не определен 
 

Рассылка - "Кроссворды для гурмана"


Все самое интересное для гурмана и эрудита
Подписаться письмом
Все для интеллектуального гурмана: кроссворды, загадки, конкурсы, познавательная информация о продуктах, напитках и кулинарии.
Онлайн-кроссворды про еду и все, что с ней связано.

Поиск Эрудит

Зарегистрироваться на сайте

Пользователь:

Пароль:


Запомнить

[ Регистрация ]
[ Забыли пароль? ]

Меню кроссвордов
Разгадываем кроссворды!

Блюд доступных на данный момент: 80


Кроссворд `Десерт вегетарианский`
Случайный кроссворд Кроссворд `Десерт вегетарианский`

Новые кроссворды

Кроссворд `Дамплинги с кунжутом`
Кроссворд `Дамплинги с кунжутом`
Кроссворд добавлен: 20.02.24

Фирменное блюдо `Винегрет под бурбон и мохито`
Фирменное блюдо `Винегрет под бурбон и мохито`
Кроссворд добавлен: 20.08.22

Кроссворд о дынях `Десерт с пектином из Сердобска`
Кроссворд о дынях `Десерт с пектином из Сердобска`
Кроссворд добавлен: 20.08.22

Кроссворд `Малиновый шербет для Плиния`
Кроссворд `Малиновый шербет для Плиния`
Кроссворд добавлен: 22.07.22

Кроссворд `Буйабес с лебедями`
Кроссворд `Буйабес с лебедями`
Кроссворд добавлен: 12.07.17

Кроссворд `Салат с каротином`
Кроссворд `Салат с каротином`
Кроссворд добавлен: 28.08.16