Монологи неодушевлённых предметов
Как по мне, так это только кажется, что тяжело… Тяжело заставить «заговорить» неодушевленный предмет. Вообще-то, нет тут ничего сложного. У классиков процесс называется «Остап три дня не ел». На флоте то же самое проходит под брендом «травить». Когда-то это у меня хорошо получалось. Иногда эти старые навыки вдруг выходят наружу и настоятельно просятся: «На бумагу, на бумагу»
И что делать? Приходится подчиняться.
Но, если вдруг кто, прочитав эти миниатюры, проникнется твердым убеждением, что с вами разговаривают бритвенные помазки, снежные бабы, цветочные клумбы… Не поддавайтесь. И не верьте. Это только кажется, что с вами разговаривают неодушевленные предметы. На самом деле в их монолог обязательно вплетены какие-то кусочки авторской памяти.
Спор двух обломков зелёного карандаша
– Не буду. Ни за что не буду рисовать зелёные волосы! Где это видано? Чушь какая-то просто. Листья на деревьях могут быть зелёные, трава… Особенно, если где у дома. Об этом даже песни слагают. «И снится мне трава, трава у дома. Зелёная-зелёная трава». Вернее, слагали. Ещё до того, как этот мир перевернулся и встал с ног на голову.
Ну и что?!! И что, что юнцы – зелёные. Это совсем не значит, что у них зелёные лица, волосы и они одеты в зелёные футболки и джинсы. Где, кто и когда видел зелёные джинсы?! Покажите мне этого умника и я первый… Первый брошу в него камень! Поувесистей.
Художник… От слова «худо». Тоже мне Пикассо выискался. Ваг Гог вместе с Гогеном. Не думаю, что они вот так поступали с тем самым инструментом, что принёс им мировую славу. Что?! Чтобы они значили без нас, карандашей. Вкупе со всеми нашими коллегами – кистями, красками. Да с тем же холстом вкупе! Не будь старого и иногда не в меру доброго дядюшки Холста, на чём бы они рисовали?! Или, как они любят, – «творили»!
На стенах трансформаторных подстанций, как нынешние? Но где те стены, а где уважаемые всем прогрессивным человечеством холсты? Последние, как всем известно, в выставочных залах, музеях и потому их слава – всемирна и неоспорима. А стены? Как стояли, так и стоят там, где их поставили господа строители. Хорошо, если во дворах, а то и где на задворках истории в виде пустырей. Потому и слава у них… Да разве можно в этом случае говорить о славе?! Скорее, об известности. Да и то – в узких кругах. Вот потому-то и известность их, если о таковой вообще можно говорить, – местечковая. Ограниченная периметром двора. Или тем же пустырём.
А то же туда же: «Мы, мы». «Художники»! «Рисуем зелёные волосы». А чувства цвета, света, композиции… Мастерства, в конце-то концов! Ни на грош. Зато амбиций… И гонора! Нет, чтобы прислушаться к тому, что тебе подсказывают умудрённые вековым опытом… Нет, сразу стулья ломать. Естественно, это я, конечно, так, фигурально, но карандаш, по своей значимости в жизни художника куда как выше каких-то стульев. Так зачем тогда карандаши ломать?
От того волосы не станут зелёными…
– Нет, почему же… Позвольте, коллега.
– А? Что? Кто это тут?
– Это я, ваш коллега. Так сказать, собрат по профессии. Зелёный карандаш.
– Ты? Ка-ран-даш?! Да ты… Мой обломок. Моя нижняя часть. Часть. Моя. Нижняя. Никому не нужная. Совершенно не нужная. Что ты вообще значишь без меня, верхней части? Основы основ, если уж так, честно. И – прямо в глаза. Кто? Кто и когда творит нижней частью карандаша? Всегда – верхней. А в нашем, конкретном случае, так называемый «коллега»… Вами творить никак нельзя. У вас же в нижней части… В специальной такой, металлической части, закреплен... Ластик. А им, вообще-то, творить – ну, никакА туда же: коллега, собрат… Не смешите меня, а то я сейчас… Упаду со стола.
– Вы глубоко ошибаетесь. Заблуждаетесь, коллега. Как по поводу моего социального статуса, так и по поводу современного искусства. Вы просто ортодокс какой-то. Ренегат, можно сказать. Как тот товарищ Каутский, которого уже давно отправили на свалку истории. Отправили и забыли. И вас забудут. Естественно, перед тем отправят на свалку и забудут. А я… Я буду творить. И рисовать. Просто потому, что я уже не какая-то там, как вы соблаговолили выразиться, нижняя часть. Какая там часть? Я сам по себе и – единое целое. Вот мой верх, вот, мой… Мой, а не ваш, низ. У вас, посмотрите сами… Видящий, да увидит. Никакого аккуратного и полезного во всех отношениях ластика в вашей нижней части нет. Так, какой-то совершенно неэстетичный обломанный край. Правда, и у меня есть точно такой же, обломанный край. Но, в отличие от вас, он у меня – в верху.
– И что? Это что, серьезным образом меняет дело?
– Да, меняет. И очень даже серьёзно. Все наши предки испокон веку творили исключительно верхней частью. И я тоже готов продолжать заложенные не нами славные традиции. И – творить! Вот познакомлюсь с госпожой Механической точилкой и… Начну творить. А не копировать механически то, что вижу. Что вижу, то и рисую. Да вы, коллега, не творец, а едущий по степи непонятно куда и непонятно откуда акын. Что видит, то и поет. Что видит, то и рисует. Небо, так небо. Море, так море. Верблюда, на котором едет, так верблюда…
Кстати, если уж зашла речь о тех песнях, которые слагали в те времена, когда этот мир ещё стоял на ногах, а не как сейчас, на голове. Помните: «Оранжевоенебо, оранжевое море, оранжевое солнце, оранжевый верблюд»? Так если верблюд может быть оранжевым, почему он не может стать и зелёным?! Да. Я верю, что когда-нибудь и о нас будут слагать песни: «Зелёные мамы зелёным ребятам зелёные песни зелёно поют!».
– «Зелёные мамы…». С зелёными волосами. Да вы хоть понимаете, о чём вы говорите?! Наши учёные в своё время убедительно доказали… В ответ на инсинуации коллективного запада убедительно доказали, что монохром одного цвета может быть только в голове человека, имеющего серьезные психологические отклонения от нормы.
– Я не физиолог. Потому даже не буду оспаривать постулат об отклонениях в чьих-то головах. Не вижу в этом ничего плохого. Именно отклонения от классической нормы, которую непонятно кто и непонятно когда признал нормой! Именно отклонения от неё приводят к возникновению, а затем и творческому развитию новых направлений в искусстве. Вспомните импрессионизм, экспрессионизм, абстракционизм… А наш, родной, русский авангард. Сколько сейчас стоят рисунки его представителей – Кандинского, Малевича, Родченко, Ларионова? А ведь это – один из весомых аргументов признания не только художника, но и созданного им. Никого нынче не удивляет красный конь Петрова-Водкина. Так почему должны удивлять мои зелёные волосы?!
* * *
Наверное, они бы ещё долго продолжали спорить. А может и до сих пор спорят. Просто спор переместила за пределы мастерской художника. Зашедшая в неё работница клининговой компании недрогнувшей рукой сгребла со стола оба обломка зелёного карандаша, смятую бумагу… Сгребла всё, что было беспорядочно разбросано по нему и… Отправила в большой мусорный мешок, который в конце уборки отнесла на помойку.
А уже оттуда машина «Автоспецтранса» вывезла весь мусор на городскую свалку. Может, где-то там, в её недрах, и продолжается нескончаемый спор двух обломков зелёного карандаша.
Только, к чему он нам?
Зря когда-то кто-то сказал, что в споре рождается истина. Ничего в нём никогда не рождается. Обычно так и не договорившиеся до какого-то копромиса, а просто уставшие от долгого спора, все остаются при своих мнениях. Каждый при своём. Том самом, что было у него и на начало спора. А изначальное мнение каждого из обломков нам известно. Тогда смысл? Смысл слушать их дальше…
Как по мне – совершенно никакого. Тем более, мы все прекрасно видим конечный результат: оба обломка отправлены на свалку. И даже не на свалку истории. На самую обычную городскую свалку.
А всё потому, что у художника в запасе много разных цветных карандашей. В том числе и зелёных. Тогда к чему ему какие-то обломки?! При этом даже неважно – согласны ли они с его творческими замыслами… Или нет.
20.07.2023 г.
Тяжело ли работать визитной карточкой
целого города? Монолог клумбы
Лежебо-ока, лежебо-ока… Только бы чем обидеть приличную и уважаемую клумбу! Ну да, люблю я зелёную спинку погреть под тёплыми лучами поморского солнышка. И что? Так сразу и лежебока? А кто солнышко не любит? Ткните мне в того оригинала пальцем, и я первая кину в него бордюрным камнем, что вот уже шестой год крепко обнимает меня почти по всему периметру.
За то ему, конечно, честь и хвала, но лучше бы – по всему, а то бок, где часть бордюра выбила темпераментная Тойота, смачно поцеловавшая каменных парней позапрошлым годом, уже начал оплывать под напором не самого желанного, но частого гостя, чаще всего приходящего со стороны моря. Да не одного, как правило, с почётным свинцово-лиловым эскортом. Капля камень, говорят, долбит. А я ж – не камень! Да и капель тот незваный гость приносит с собой не одну. И даже не две.
Как-то попробовала сосчитать, но после десятого десятка сбилась. Я, если честно, так и умею только до десяти. Но разве это так важно для настоящей клумбы? Важно, что бок оплывает и капель тех… Страсть как много! Тут хоть прикрывайся прежними заслугами дёрна, хоть не прикрывайся… Что они, те заслуги, для молодых, да ранних? Им бы только показать, насколько они крутые, а там…
Хоть трава не расти! Вот она и не растёт. Из-за Тойоты той!
Нет, лично я не понимаю таких женщин. Девушек – тем более! Целоваться сразу с тремя мужчинами на виду у всей привокзальной площади… Тьфу, глаза б мои на это не смотрели! А мужики, мужики… Дыхание сразу где-то там спёрло, головка закружи-илась… Побежа-а-али… Ну, вот куда побежали? Как будто им плохо у меня под боком было! И что они в ней нашли? Да она ж… По сравнению со мной, — просто старуха на заслуженном отдыхе! 82-го года прошлого… Прошлого века рождения!
«Откуда, откуда»… Оттуда. Когда тут всё мерили, после тех страстных поцелуев, один почти родственничек, в такой же, как у меня зеленой жилетке и с какими-то святящимися полосками на спине проговорился.
Продолжу свой монолог. Кстати, о чём это мы? А-аа… Ну да, люблю я солнышко! А кто его не любит? Если б оно, как в той Калифорнии, если матушке Годеции верить… А верить ей можно. Она – женщина серьёзная, со всех сторон положительная. В бордюрах – очень эффектно смотрится. И цветёт… С июля и до самых, считай, заморозков. Какой резон ей всех нас тут обманывать и с самого начала лета пургу нести?
Если б солнышко у нас, как в той Калифорнии, каждый божий день жарило без какого передыху на завтрак, обед и полдник, так то конечно… Может, я б и устала от такого пристального внимания. Хотя… Нет, вы покажите мне ту женщину, которая от внимания устать может. Покажите, покажите! Да, если б солнышко, как в той Калифорнии… А когда сегодня оно есть, а завтра — и не дождётис-ся… Отчего бы не погреться про запас? Может, оно, то солнышко, только к концу месяца про славный город Архангельск вспомнит?..
И хорошо, если вспомнит! А если нет? Вот и греюсь про запас. Тем более, ещё месяца два-три… И всё! Разве погреешься? Хоть облежись весь! Оно ведь уже в конце августа только светит. А греть… Увы, и не греет совсем.
Да! Лежу. Греюсь.
Но почему лежебока сразу? Я ведь совсем и не на боку лежу. Бок – вот он. Где бордюрного камня нет. А зелененькая у меня – спинка! Правда, если уж точно, то не совсем и не везде она этого цвета. Там, где Шпорник – голубая и фиолетовая. А где госпожа Годеция зацветёт, там буду тёмно-красной и розовой. Но зелёного всё-таки больше! Правда, сейчас – не об этом.
На солнышке что у меня греется? Спинка. Значит, она – вверху. И лежу я, соответственно, на брюшке, а совсем и не на боку. Какая же я леже-бока?!
«Кто, кто»… Ну, не знаю! Вроде, так, если по уму, получается, что – брюхоногая клумба. Брю-хо-но-гая. Эти же… Ну, как их?! Мол-люски. Вот! Моллюски же бывают брюхоногими? А почему клумба не может? Ну, да… Чего нет, того нет.
Были б ноги, только б меня тут и видели! Шум, грохот постоянный. То заходят на посадку, то взлетают… И обо всём том обязательно на всю Ивановскую… Тьфу! Привокзальную! На всю привокзальную площадь орать надо!
– Граждане пассажиры, гра-аждане пассажи-иры… Рейс такой-то такой-то Сыктывкар-Петрозаводск совершил поса-адку…
Вот военные – другое дело. Надо – взлетели. Надо – сели. И не обязательно о том каждому встречному-поперечному докладывать. Да и летать они нынче поменьше стали. Может, с керосином какие проблемы?.. Но всё равно и от МиГов этих шуму – более чем!
Нет, были б ноги, давно бы перебралась куда на Павлиновку или на Набережную Двины. Тем более, у меня там родственников… Ну, Руслан просто грузовой! Или эта… Мрия. Правда, та, как украинское гражданство получила, так и носа не кажет. Загорди-илася…
Что правда, то – правда… Нету ног.
Да и старшая тех женщин, что по весне мне железными расчёсками спинку в порядок привели, мусор разный сгребли, оплывший бок поправили, да госпожу Годецию неделю тому посадили… Степановна. Да, так её остальные называли. Старшая, старшая! Оно по всему видно. И голос громкий, и слушались её все. И куда какой куст Шпорника подсаживать — она говорила. И как Наперстянку обрезать – тоже.
Так вот. Та Степановна меня назвала… Назвала… Клумбой нерегулярной. Вот!
Только нерегулярной почему? Может, что зелёная я нерегулярно? Только весной и летом… Ну, а осенью – какая зелень, если оно только светит… А зимой, так вообще – и не светит почти!
И ещё… Степановна назвала меня «визитной карточкой». Так и сказала, что я – визитная карточка Архангельска. И что все пассажиры, что в Талаги прилетают, по мне обо всём городе судят. Поэтому надо, чтобы клумба, я то есть, была красивой и нарядной.
А что? Разве я не красивая? Или не нарядная?
Вот, сегодня, тот же рейс сыктывкарский. Мама с малышом вышли из аэровокзала… Нет, не из Сыктывкара они летели. Там, как других пассажиров послушать, тоже уже зелень есть. Значит, ещё севернее откуда-то. Но не из Нарьян-Мара. Оттуда свой рейс есть. И не из Салехарда. Тем, если в Петрозаводск, зачем на Сыктывкар? Они – на Москву сразу. А уж оттуда… Из Воркуты, получается? Наверное, так.
И вот, вышли эти мама с малышом… Года три-четыре ему. Не больше. Не видели? Жаль! Это видеть надо. Как стал малыш… Смотрит на меня не отрываясь, глазёнки широко-широко открыты, как чудо какое увидел. И пальчиком показывает:
– Ма-ама… Тьява… Тьява зейоная… Ма-ама…
Уже посадку объявляют на рейс этот. Дальше, на Петрозаводск лететь надо, а малыша никак от меня не оторвать. Не знаю, что уж там ему мама наобещала, чтоб он в самолёт без слёз пошел…
Нет, даже если б и ноги были… Не ушла бы я. Нет. Нравится мне тут. Да и кто тогда визитной карточкой работать будет?
2.07.2014
Как принимают новичков в мебельную компанию?
Монолог старого стола
А в торец если? Шкапяра, нам как – только показалось, или кто-то тут и вправду что-то просепелявил? Что-что?.. Не слышу! Значит, показалось? Так вот, молодой… Скажи спасибо, что мы со Шкапярой вообще по жизни ребята добрые, да и Хозяин ещё из дома не ушёл. Ни к чему нам шум лишний или возня там какая, регламентом заседания нашей ячейки не предусмотренная. Поэтому, про дядей, которые засранца простить должны, мы услышали…
Нет, не слышу что-то… Громче! Что ты там мямлишь себе под нос? Пирожок с рисом никак не прожевать? Так мы щас… Поможем. Моментом. У нас тут, понимаешь, взаимовыручка. В том числе и с пирожками. «Съел сам, помоги товарищу». Железное правило. Нарушать – не рекомендую. Опасно бывает. Особенно для здоровья.
Давай, братела, оставляй эти свои привычки индивидуалистические. Во-о-он, вон там. За порогом. А здесь, у нас со Шкапярой, жуют быстро, глотают не жуя, а говорят громко, внятно и один… Ты понял? Один раз!
Итак… Попытка намбе ту. Громко и внятно. Ну, вот… Другое дело! Молодец! Возьми с полки ещё один пирожок. Как, Шкапяра, у тебя там есть что на полке? Ну, вот, кроме книжек – даже крошки какой завалящейся… Ладно. Пирожок пока отменяется. Тем более, ты что, его один, в отрыве от коллектива ячейки, хрумкать бы стал? И совести мебельной хватило бы на это? Ну, вот, как только что…
Нет, не злопамятные мы. Просто – злые, а память у нас – хорошая. Конечно, кто старое помянет – тому глаз долой. Но! Кто забудет – тому оба. Так что мы не забыли… Не забыли, Шкапяра? Видишь, не забыли, как ты тут что-то про «старорежимных» пыхтел. Когда вместе с грузчиками к нам ввалился. Так вот, пока неуважаемый… А за что тебя? Правильно, уважать – не за что. Пока – не-за-что. Ноль ты пока без палочки. Уяснил? Ну, и хорошо. Замечательно просто.
Так вот, грузчики приходят и уходят, а мы со Шкапярой – остаёмся. Тебя ещё в лесном проекте каком даже не было… И быть не могло, морда твоя пластиковая с обивкой синтетической. О тебе ещё и дизайнеры думать не начинали, когда я вот, в верхнем ящике этой, левой тумбы своей, «Золотую Яву» хозяина в коллекционной пачке из-под «Мальборо» от родителей прятал. Да-а-а… Были времена.
Эт щас Хозяин «Мальборо» каждый день, как перчатки меняет. Сегодня одна пачка. Завтра, смотришь, уже – другая. А тогда… У кентов каких-то пустую пачку на две полных, нераспечатанных «Явы» выменял. Для коллекции якобы. Ну, такая версия для родителей была. А на самом деле, «Золотую Яву» туда, в якобы пустую коллекционную пачку из-под «Мальборо». И перед школой сигарету-другую – в портфель.
Да ты ещё попробуй, достань в те времена «Яву». Она, как тот остров, в беспредельной недосягаемости. На вокзале если только, в вагоне-ресторане.
Вот, с той самой поры у меня в левой тумбе верхний ящик – с трудом. Только Хозяину
без скрипа какого. А то увидит кто, что в пачке той… Это уже потом… Как с армии пришёл, курить стал не таясь. А как же! Уже большой. Взрослый. Взрослый… Как же! Как растяпой был… Вот, видишь? Справа. На столешнице. Это мы с Хозяином в шестом классе контурную карту по Истории Древнего мира разрисовывали. Шумерское царство. Как щас помню…
Я-то – нормально. А он… Ну, вот такой он у нас. Растяпа. Растя-аапушка… Взял и пузырёк с тушью опрокинул. Весь. До последней капельки. И мылом потом, и порошком стиральным… Ох, и влетело ему!
А что я мог? Был бы ламинат тёмный – другое дело… А на моей светлой шкуре видишь как? Лет уже сколько прошло, а всё равно – видно.
Круги от стакана с горячим чаем – совсем другое дело. Так, только если присмотреться хорошенько. Вот. Вот… И… Вот ещё… Всё по правую руку. Над второй тумбой.
А ты что, тихушник интеллигентный, помалкиваешь? Не смотри, что он весь такой из себя, со своими очками-стёклышками сдвижными. Ещё та отОрва! Пооторвистей меня будет.
А, Шкапяра? Не забыл ещё, как за пятитомником Короленко журнал с голыми тётеньками прятал?.. И я не забыл… Точно. С нами – не соскучишься! А ты что, думал, раз старые, так и перцы сразу? Мы со Шкапярой – ого-го ещё! Поляну каким новомодным освобождать не собираемся. И Хозяин нас вроде в расход не списывает. А что нас списывать? Мы – жизнь его. А он – ещё долго собирается.
У меня, знаешь… И в правой, и в левой тумбе черновиков… Полным-полно. И всё добавляется и добавляется. Иногда и не знаешь, как и распихать их поудобней по всем шести ящикам…
Вот и ты. Попал к нам – думай. Станешь продолжением жизни Хозяина… Тогда ты – компания стоящая. И к нам – надолго.
А нет… Вон, как тот, что до тебя здесь был. Итальянской роднёй кичился… Докичился… Сейчас, наверное, уже в гостях у тётушки Помойки.
Ладно, не дрейфь! Мы своих не выдаём. А ты… Вроде ничего. Пацан реальный. Так что… Шкапяру – уже знаешь. Ну, а я, надеюсь, видишь своими глазенками – Стол. ДвухтумбОвич…
У самого-то погонялово какое? Как?.. Что значит – нет?.. Нет – так будет! Тогда. Тогда… Будешь… О! Одноногий. Нет. Сильвер! Он ведь тоже… На одной ноге был.
Как, Шкапяра? Годится?.. Принимаем Сильвера в свою компанию?! Ведь он тоже мебель…
31.07.2014
Монолог лампочки накаливания
Не могу… Не могу я так больше! Темно. Всё время темно. Ну, хотя бы лучик света в этом тёмном царстве! Я же рождена для света. Светить всегда, светить везде, до дней последних стандартного цоколя. Вот это – моё. Неужели не понятно: это, именно это – моё! А не лежать сто лет где-то в темноте и пыли на каком-то холодном складе.
Нет, я не выдержу. Такие мучения и та-ак долго. А самое главное – сколько? Сколько ещё?!
Эта старая мымра… Упаковка. У меня начинает складываться впечатление, что она и сама… Ничего не знает! На все вопросы – один, уже порядком набивший оскомину, ответ. Стандартный:
– Ждите. Понадобитесь – придут за вами, достанут.
«Ждите»… Легко сказать. Трудно сделать. И так всё ждём, ждём… Сколько можно! Ей хорошо.
Она одна. А нас… Сто двадцать! В одной стандартной Упаковке. И слева. И справа от меня. И вверху. И внизу. Ладно бы нормальные Лампочки были. Со стандартными характерами. А то ведь… Та-акие ду-уры!
Вот, эта, которая подо мной. Ей всё – по предохранителю. С кем вместе… Где светить. Всё ей… До лампочки! Хотя, как светить, у неё можно и не спрашивать. Мощность у нас всех здесь — по номиналу и маркировке. Одинаковая.
Справа соседка монолог ведёт – так всё о прекрасном принце мечтает. С заграничными, желательно европейскими, корнями.
– Ах, Тор-шер… Мон Шер… Мой милый Тор Шер!
Дура. Закоротило, видно, у неё где-то. Может, на испытательном стенде. А может, и раньше. Ещё на конвейере.
Та, которая слева, так вообще… Озабоченная просто какая-то. Всегда! И неважно – с кем. Ей что Светильник, что Абажур, что Плафон. Лишь бы в штанах был.
Нет, не могу я больше… Иногда у меня возникает подозрение, что нас в эту проклятую Австралию забросили. Как экспериментальную партию. Ладно, по незнанию. А если по злому умыслу?
Враги народа. Кругом одни враги! Пакости подлые вынашивающие в отравленных какой заумной бредятиной мозгах. Они. Как пить дать – они! С лютой ненавистью и дикой злобой…
Какое незнание? Любая Лампа Накаливания в курсе, ка-ак они нас там, в Австралии этой, ненавидят. Им, видишь ли, Дневного Света подавай!
Кстати…
– Бабоньки… Кто в курсах, какой нынче год за Упаковкой?
Так ведь и знала. Никому ничего не надо. Просто пофигизм какой-то. А если уже 2010-й? Они ж к этому сроку предполагали провести всеобщую флуоресценцию** всей страны? Как будто те Дневные им помогут. Снизят выбросы парниковых газов на четыре миллиона тонн. Какие газы? Да я запаяна! И нет у меня там никаких газов! Вакуум… А если где какая дырочка, так то – не из меня. Наоборот, в меня атмосферные газы пойдут, и тогда – смерть!
Смерть. Ведь если… Если за Упаковкой уже – десятый. То Дневные – победили. Нас всех… в утиль!
Нет, лучше я сама… Сама на себя руки наложу. Вот, прямо сейчас! Только… Почему люди говорят «наложить руки». Ну, наложила-сложила свои руки-лепестки. И что? Вольфрамовая нить только сложилась. А она – порваться должна! Для того, чтобы порвалась, не сложить. Развести надо! Может, врут всё люди? Или путаются?.. От незнания своего.
А может… И правда. Лучше – взорваться! Тогда бы… Мои осколки – как лепестки роз по воде в ванной – по всей Упаковке. Так красиво… И романтично!
Но чтобы взорваться, напряжение надо. И с кем-то вместе. Одной – никак! Не могу…
Что?.. Что это?! Достают?.. Меня?.. Меня достают! Раскрывают коробочку… Светло… Исправная. Исправная я! Уже проверяли… Ну, что вы?.. Куда-а? Не надо! Зачем обратно?.. Я светить… Светить хочу!
Несут… Может, к нему? К Тор Шеру… Вот, выкусила? Он мой! Мой будет. Достают… Что-оо?.. Не-ет! Меня. Такую светлую… Воздушную… Этому чёрному неумытому мужлану Патрону?!
Фу-уу… А пыли… Пыли-то сколько! Такое впечатление, что здесь ничего… Совершенно ничего не знают о правилах личной гигиены! И в такой обстановке светить? Светить… Лучше бы я умерла вчера. Ещё там, в Упаковке…
А это? Что вы делаете?! Пи… Писаете?.. Здесь что? Туалет? Мужской?! Но я… Я же – жен-щи-на! Мама… Роди меня обратно. На конвейер…
Пояснения автора:
* С 2010 г. в Австралии введены ограничения на использование ламп накаливания (источник — «Википедия», статья «Лампа накаливания). Федеральное правительство Австралии обнародовало план постепенного отказа от использования ламп накаливания и замены их по всей стране на более энергоемкие и компактные флуоресцентные лампочки. Австралия, по словам министра охраны окружающей среды Малькольма Тернбулла, делает этот шаг первой в мире (источник — «Известия», 20 февраля 2007 г.).
** Флуоресценция – один из видов люминесценции, характеризующийся быстрым затуханием свечения после прекращения возбуждения
17.07.2014
Монолог новогодней ёлки
Нет, не скажу, что здесь плохо. Просто… Неуютно как-то. Всё одна и одна… Хотя это не совсем так. Вот, справа от меня – дедушка Диван. Так он постоянно… Спит! – Хр-рр… Х-р-рр… Правда, ничего удивительного в этом, если уж честно, вообще-то, и нет. Темно ведь всё время! Сколько здесь стою, а Солнышка ни разу не видела. Всё ночь, ночь. И лампа на улице постоянно горит. Вот только Часы, спасибо им, подсказывают, когда утро, а когда, если первый круг подружки Стрелки пробежали, – вечер уже… Дедушка здесь – самый, самый. И по возрасту. И по положению солидному. Поэтому если он спит, все – замолкают. Чтобы не потревожить ненароком старика. Только Часы, что висят на стене, прямо над ним, не могут удержаться, чтобы не подчеркнуть свою значимость и важность. Каждый час: Б-бо-о-оммм… Хорошо, если один раз. Но бывает – и больше. Два. Три раза. А иногда так разговорятся, что этот «б-бо-о-омм» двенадцать раз подряд докладывают. Вот именно – докладывают. Им хоть говори, хоть нет. Они всё своё и своё по уже давно выученной наизусть бумажке. Других, и меня тоже, даже и не слушают. Словечко какое между этими «бомами» не вставить. А и вставишь, что толку? На все твои вопросы у Часов только один ответ: «Б-бо-о-омм…» Воображалы и задаваки несчастные! И настроения какого разговаривать с ними о чём-то нет. Ты им «стрижено», хоть двадцать пять раз подряд скажи, в ответ всё равно «б-бо-о-омм» услышишь. Как только с ними Маятник дружит? Вот этот — та ещё балаболка. И бормочет, и бормочет что-то: «Тик-так. Ти-ик-та-ак…» Неугомонный! Прямо как тётушка Сорока. Та тоже… Самая большая была в нашем лесу любительница потрещать! Прилетит, все новости, что с опушки или с ламбушки принесёт, вывалит тебе на крону и – дальше. Другим рассказывать. А вместо неё — дядюшка Ветер в гости к нам заглянет. Ласково так погладит, спросит: – Как вы тут, девчонки? – Хорошо, дядюшка… Вот, дождевые капельки в гости заскочили, да и остались на какое время в веточках. Нам хорошо, а малыш Паучок ворчит, что опять в его хозяйстве беспорядок навели. А какой беспорядок? Сам посмотри – Солнышко выглянуло и таким узором его паутинку раскрасило! Каждой капельке маленькую радугу подарило. А нет никого, так всегда можно было с подружками-елками о чём своём, еловом, пошептаться. Ах, сколько у меня подружек было! И сестрёнок. Но… Не зря, видно, матушка постоянно дядюшку Ветра укоряла. Мол, зачем он нас с сестрёнками на эту просеку, под линию электрических передач, занёс?! А он оправдывался. Мол, что шумишь, старая, посмотри как девчонкам просторно. Не то что все вы там, в тесноте, да в обиде. Постоянно кого-то вываливать вместе с корнями приходится. А на просеке – красота! Всем и места, и Солнышка хватает… Но не зря матушка… Пришли люди, под самый корешок забрали всех и увезли. Долго везли. Сначала машиной. Потом – поездом. Темно было, тесно. И страшно… Но не одна ведь я. Сколько родных сестрёнок, подружек вместе со мной, рядом, было… И пока везли, и потом, когда высадили и поставили всех вместе в том месте, у входа в которое большими буквами кто-то написал – «Елочный Базар». А когда не одна — не так уж и страшно. Вместе ведь все. Рядышком. Ну, почему… Почему меня одну Мужчина на Базаре взял и сюда принёс? В дом этот, что он квартирой назвал и который им какой-то Хрущёв строить помогал. Мастер, наверное, по строительству. Вот только он здесь не живёт. Кроме Мужчины и Женщины больше – никого. А место – есть. Вон, за дедушкой Диваном, у окошка. Или вот, если из прихожей, сразу у входа в комнату. Конечно, тогда бы сестрёнка проход ветками загородила. Но ничего. Пройти-то можно! А я бы не одна здесь была. Правда, дедушка сказал, что ещё и мальчик маленький здесь живёт. Но я его не видела. Нет его. Ещё до моего приезда, ночью, у него ушко заболело. Он не спал и плакал. И Женщина с Мужчиной не спали. Но не плакали. Потом приехали люди в белых халатах, посмотрели мальчику в ушко какой-то блестящей трубочкой и увезли на машине с красными крестами. Тоже белой. Это уже сёстры Шторы сказали. Они в окошко видели. Машина как раз под лампой стояла. Нет, не скажу, что здесь плохо. Когда меня сюда принесли, я та-а-ак пить хотела. Сколько ехали! И хоть бы капельку какую кто бы где дал. А Мужчина догадался. Поставил меня в ведро и, чтобы я не падала, песка насыпал. Утрамбовал его. Потом и водички налил. Так хорошо-оо… Почти, как дома, в родном лесу. И тепло. Прямо – весна! Вот только Солнышка нет. Но я всё равно новые, зелёные пальчики из веточек высунула. Может, здесь весна такая. Без Солнышка. Кто-то же греет! Значит, весна. Вот я и высунула. И все та-а-ак обрадовались… Давай мне подарки разные дарить! Вот шарики стеклянные повесили. Почти как капельки дождевые, когда Солнышко в них смотрится. Только – больше. И каждый шарик – одного цвета. Но почти все – разные. И красные есть, и синие, и желтые… Ещё часы повесили. Тоже стеклянные. Но они не идут. Как встали, что-то около двенадцати, так и стоят. Зато – красивые! А на верхушке у меня укрепили красную пятиконечную звезду. И ленточки тоненькие серебристые на веточки бросили. Их почему-то «дождиком» все называют. Хотя какой же это Дождик? Я же его знаю. Не Дождик это совсем. У того – капельки. А здесь – ленточки. Нет, не дождик! Только я молчу. Поймут ещё, что не то что-то, и снимут. А я такая в них… Краси-ивая… Да! И лампочки. Здесь все на этих лампочках просто с ума посходили. И на улице – они, и в доме. И вот… Мне тоже дали! Их ещё как-то интересно называют. Но я забыла… Столько кругом нового! Интересного… И все ждут, не дождутся какого-то Нового года. А ещё – когда мальчик из больницы вернётся. И дедушка Диван говорит, что вот это всё… Всё, что на мне и подо мной… Да! Опять чуть не забыла… Под моими ветками, прямо у ведра, что какой-то белой тряпочкой обёрнуто. Мол, снег это… Глу-упые… Какой снег, если весна! Так вот. Под ветками – коробочка, на которой вертолёт нарисован, и пакет. А в пакете… Разный мелкий народец в красивых бумажных одёжках. Нет, так-то я не видела. Закрыт пакет и ленточкой такой синенькой перевязан. Да народец в нём суетной, неугомонный. Всё шебуршит, разбирается промеж собой. Кто из них вкуснее, да лучше. Особенно, вот эти, что по-русски не очень понятно разговаривают. Всё больше: « Калев, калев…». И ещё – мы, мол, желе-е-ейные… В шоколадной глазури! Фу-ты, ну-ты! У меня тоже – смола под корой. И что с того? А ещё там, в пакете, такие мячики маленькие. Оранжевые. Маленькие, маленькие, а тако-о-ой от них запах… Даже мой, приятный, хвойный, перебивает! Дедушка Диван говорит, что они откуда-то издалека. Само собой. У нас в лесу с таким противным запахом сроду не было! Дедушка говорит, что всё то… Ну, что на мне и под ветками. Всё, мол, мальчику. А то он всё один и один в больнице. Да-аа… Плохо одному. Сама знаю. Знать-то знаю, а сама? Всё о себе, да о себе. Конечно, плохо без сестриц и подружек. Но и ему. Мальчику. Хорошо, что ли? Я вот – и красивая, и пальчики у меня новые, и… Нет, неплохо мне здесь! А ему там, в больнице? Одному. Без сестриц. Без подружек. Не берёзовый сок сладенький… Вот придёт он из больницы… – Ого! Это же я тут! Така-ая… Кра-си-ива-я-а. Не будет он больше один! И я не буду… Буду – с ним. Ой… Это что? Ключ в замке проворачивается?.. Так дедушка же говорил! Что – сегодня… А-аа… А ты кто? Такой маленький… В смешной тёмной круглой шапке, сверху перетянутой резинкой, в валенках и маленьком пальтишке, к рукавам которого на такие же резинки, что и на шапке, пришиты варежки. И глазки… Тёмненькие. Широко-широко раскрыты. А в них… В них, как в той тихой, прозрачной ламбушке – я… Я отражаюсь. Такая красивая, нарядная. С новыми зелёными пальчиками. Ну… Здравствуй, малыш! 7.11.2014
Константин Кучер. Страница автора
|
Рецептов 49 
Статей 985 
